— Я не хочу, точнее, не могу сейчас вдаваться в причины нынешнего состояния инженерных сооружений. Но мною высказаны здесь конкретные предложения, и мне хотелось бы услышать ваше мнение о них.

— У меня есть вопрос, — слегка наклоняясь над столом в сторону командующего, подал голос Васнецов. — Вы сказали, что необходимо совершенствовать оборону, выдвигая ее вперед. Верно?

— Верно, но это еще не все, — откликнулся Говоров. — Нам надо построить новые укрепления и в самом городе. Тысячи укреплений! И эта цифра не фигуральная. Мы должны внести серьезные коррективы в построение внутренней обороны города. Она создавалась по секторному принципу, и я полагаю, что принцип этот должен быть сохранен. Только надо покончить с иллюзиями. В прошлом за секторами были закреплены добровольческие рабочие отряды и ополченские соединения. Им предстояло принять бой в случае прорыва врага в город. Но вы же лучше меня знаете, что часть рабочих эвакуировалась вместе со своими заводами, другие не вынесли голодной зимы. Да и опорные пункты в каждом из секторов в результате бомбежек, обстрелов, наконец, погодных изменений частично пришли в негодность. Нам необходимо восстановить их и построить, повторяю, тысячи новых.

— Кто же будет это делать? — снова задал вопрос Васнецов. — Какими силами мы сумеем выполнить такую гигантскую работу?

Чуть пожав плечами, Говоров ответил:

— У ленинградцев есть опыт строительства оборонительных сооружений.

— Опять мобилизация населения? — спросил в свою очередь Попков.

— Да, — твердо сказал Говоров.

Попков безнадежно махнул рукой:

— Люди измучены мобилизациями. Прошлым летом мы мобилизовали пятьсот тысяч человек на строительство оборонительных укреплений. Осенью начались мобилизации на лесозаготовки и торфоразработки. Зимой тысячи ленинградцев образовали живой конвейер от Невы до хлебозавода, подавая туда ведрами воду. Они не жалуются на это, ни о чем нас не просят, но мы должны дать им хотя бы месяц отдыха. Месяц, свободный от новых мобилизаций!

— Это невозможно, — неумолимо ответил Говоров.

— Почему?

— Потому что противник стоит по-прежнему в шести километрах от города. Потому что он не упустит возможности воспользоваться слабостью нашей обороны. Случится то же, что уже случилось на «Невском пятачке» — плацдарм этот потерян главным образом потому, что не был достаточно укреплен. И вот теперь весь левый берег Невы, вплоть до Шлиссельбурга, в руках противника.

Напоминание о потере этого клочка земли, обильно политого кровью советских бойцов, прозвучало жестоким укором. Говоров, видимо, сам ощутил это.

— Товарищи! — заговорил он с несвойственной ему проникновенной интонацией. — Мы должны смотреть правде в глава. Враг не считается ни с нашими потерями, ни с пережитыми испытаниями. Он — враг. И мы должны исходить только из этого. Строительством новых оборонительных сооружений задача не исчерпывается. Нам предстоит сформировать из оставшихся в городе рабочих новые батальоны, но уже армейской структуры. Только таким образом город превратится в реальную крепость. На юге и юго-западе роль фортов будут выполнять Ораниенбаумский плацдарм, Кронштадт и Пулковские высоты. На севере — железобетонный пояс Карельского укрепрайона. На востоке — Невская укрепленная позиция, которую еще надо создать. Сам же город станет как бы основной цитаделью крепости. Посмотрите, далее, трезвым взглядом на существующие в секторах городской обороны укрепленные районы. Кто занимал там доты в недалеком прошлом? Кадровые артиллерийско-пулеметные батальоны. На бумаге они существуют и теперь, а фактически давно растворились на полевых позициях дивизий первого эшелона. По своему предвоенному опыту начальника артиллерии укрепрайона я знаю, что артпульбаты в принципе могут вести самостоятельный огневой бой как против пехоты, так и против танков противника — в каждом из них по штату противотанковых средств не меньше, чем в стрелковом полку. И сейчас от нас требуется во что бы то ни стало восстановить эти мощные подразделения, свести их снова в систему укрепрайонов. Тогда мы сможем поочередно выводить в резерв некоторые стрелковые полки, а затем и дивизии для подготовки к активным наступательным действиям. Я просил бы вас высказаться и по этому вопросу…

Жданов не спускал с Говорова глаз. Теперь он уже окончательно понял, что ошибся в первоначальной своей оценке этого человека. Самым легким было бы признать Говорова только толковым специалистом академического склада. Еще проще иронизировать над его памятливостью на цифры. Да, у него математический склад ума, математическая логика мышления. Но так ли уж это плохо? Жданов тщетно пытался отыскать уязвимые места в построениях Говорова. Нет, этого человека нельзя было причислить к теоретикам, оторванным от жизни. Возможно, что для него не вполне постижимы чувства людей, переживших многие месяцы блокады. Но факты ему известны! Все его предложения опираются именно на факты…

Это течение мыслей Жданова, равно как и ход самого заседания Военного совета, нарушил один из помощников Евстигнеева. Он неслышно возник в дверях кабинета и вытянулся, глядя на Говорова, безмолвно прося извинения за свое вторжение сюда. Потом так же неслышно, ступая на носки, подошел к начальнику разведки, склонился над его ухом и передал ему какую-то синюю папку.

Говоров едва заметно передернул плечами.

— Разрешите доложить, товарищ командующий! — обратился к нему Евстигнеев. — Мне принесли протокол допроса пленного немецкого капитана. В показаниях этого пленного имеется кое-что, достойное внимания Военного совета. На днях — точной даты пленный не помнит — в Пушкин и Гатчину приезжал начальник штаба вермахта фельдмаршал Кейтель. Капитан лично видел, как Кейтель проследовал на наблюдательный пункт, откуда просматривается значительная часть Ленинграда.

Евстигнеев захлопнул синюю папку и сел.

— Что ж, — резюмировал Говоров, — полагаю, что этот факт не менее симптоматичен, чем отстранение фон Лееба. Противник готовится. Будем готовиться и мы…

С этого заседания Военного совета Васнецов ушел со смятенной душой, которая и без того была истерзана всем пережитым.

Безмерные страдания и муки выпали на долю каждого ленинградца. Но у тех, кто нес ответственность за судьбы города, к этому добавлялось еще и другое: они страдали оттого, что не могли остановить смерть, бесшумно шагающую по ленинградским улицам, проникающую в заводские цехи и сквозь стены жилых домов.

Душа Васнецова страстно жаждала исцеления. Эта жажда усилилась с наступлением весны, с появлением солнца, ослепительно сверкавшего на хорошо вычищенных тротуарах и мостовых, после того, как истосковавшиеся по теплу люди наконец скинули с себя опостылевшие шубы, валенки, шали и стали походить на довоенных ленинградцев.

Трезвый разум партийного работника все время напоминал Васнецову, что блокада еще существует, что враг по-прежнему стоит у стен Ленинграда и вообще конца войны пока не видно. Но истерзанная душа его полна была безотчетной веры в то, что самое страшное уже позади, что ленинградцы дождались возможности отдохнуть, прийти в себя, набраться сил…

И вдруг эта речь Говорова и так тесно перекликающееся с ней сообщение Евстигнеева. Они вернули Васнецова к жестокой действительности.

«Конечно, — размышлял Васнецов, — Кейтель не случайно приезжал под Ленинград. У немцев нет времени для развлекательных экскурсий. Ими не забыт разгром под Москвой. Теперь, когда от Москвы их отделяют уже не десятки, а сотни километров, вряд ли Гитлеру придет в голову повторить наступление на советскую столицу. Под Ленинградом же враг стоит на тех позициях, которых достиг в сентябре прошлого года. Значит?..»

Значит, Говоров прав.

Значит, снова тысячам ленинградцев надо брать в руки лопаты и кирки, снова месить бетон, класть кирпичи, под обстрелами врага возводить новые доты, устанавливать противотанковые надолбы, оборудовать эскарпы.

…В приемной Васнецова ждал незнакомый человек. Занятый своими мыслями, Васнецов не сразу вспомнил, что сегодня рано утром ему звонил представитель какого-то главка и настоятельно просил принять его.