— Чего же вы молчите? — продолжал досадовать Васнецов.

— Я… не могу об этом говорить, — умоляюще произнес Звягинцев. — Мне трудно. Это… личное.

Тогда Васнецов заговорил сам:

— Видите ли… Я бывал у Валицкого дважды. В последний раз попал к нему, когда он заболел. И встретил тогда его сына. Вы его не знаете?

— Знал, — сквозь зубы произнес Звягинцев, а про себя подумал: «Значит, Анатолий был в Ленинграде! Наверное, видел Веру, иначе… А как же иначе?.. Но что произошло между ним и Верой, если он перестал для нее существовать?.. Может быть, во второй раз совершил подлость? Но какую?!»

— На меня этот молодой человек произвел не лучшее впечатление, — задумчиво продолжал Васнецов.

— Я не хочу говорить о нем! — вырвалось у Звягинцева.

Васнецов замолчал. Потом медленно встал и, обойдя стол, сел в кресло напротив Звягинцева.

В следующую минуту он наклонился вперед и неожиданно обратился к Звягинцеву на «ты»:

— Прости меня, товарищ Звягинцев. В душу к тебе лезть не имею права. Да, по правде сказать, сын Валицкого меня мало интересует. Спросил тебя о нем только потому, что ты сказал: «Мы застали Валицкого мертвым». Подумал, имеешь в виду себя, ну и этого… сына.

— Нет, совсем не его, — сказал Звягинцев. — В тот день, вернувшись с фронта, из пятьдесят четвертой, я повстречался со старой своей знакомой. Мы пошли в Филармонию. А на обратном пути она сказала, что должна проведать одного старика — друга начальника госпиталя, в котором она работала.

Звягинцев беспомощно посмотрел на Васнецова, думая, что тот вряд ли улавливает смысл в сумбурном его рассказе. Но Васнецов глядел на него с пониманием и живой заинтересованностью.

— Ну вот, — снова заговорил Звягинцев. — Так мы и оказались на квартире у этого Валицкого. А тот был уже мертв. Видимо, совсем недавно умер… Еще не окоченел… И на столе лежали эти листки…

— Листки?

— Да. Их было много. Целая стопка. На одном мы увидали надпись — доставить вам. Вот на этом самом.

— А остальные?

— Остальные?.. Мы положили на грудь покойнику.

— Зачем?

— Не знаю… Так получилось. Положили, когда он был уже в гробу.

— Вам удалось достать гроб? — тихо спросил Васнецов.

— Удалось…

Васнецов поднялся с кресла и, заложив руки за спину, сделал несколько шагов по кабинету к двери и обратно. Затем снова подсел к Звягинцеву и сказал медленно, точно размышляя вслух:

— Мне этот Федор Васильевич Валицкий открыл одну очень важную вещь… Когда войны еще не было, но все мы понимали, что рано или поздно она грянет, я часто задавал себе вопрос: кто же встанет грудью за наше правое дело? И отвечал себе: армия. Коммунисты пойдут в бой. Комсомольцы. Рабочий класс. Колхозники пойдут. Советская интеллигенция. И все же… — Он запнулся.

— Полагали, что найдутся и такие, которые не пойдут? — спросил Звягинцев.

— Вот именно. Я прикидывал так: о коммунистах говорить нечего, они свой выбор сделали давно; рабочие и колхозники от Советской власти получили все, это их власть, она им как воздух нужна; но ведь есть и такие, — не враги, нет, не о них речь! — а просто такие люди, которые могли бы и без Советской власти прожить. И может быть, не хуже, а даже лучше, если жизнь не советской мерой, а старым аршином мерить. Ну что хотя бы этому Валицкому принесла Советская власть? Академиком его еще при царе выбрали. Квартиру большую тоже не мы дали, — наша заслуга в том, что не отобрали, — добавил с иронией Васнецов. — Денег он в былые времена получал, наверное, больше, по заграницам раскатывал. А при Советской власти его «формалистом» объявили, в газетах и докладах прорабатывать стали. Я, если уж начистоту говорить, так и имя-то его впервые услышал именно в этой связи… Но вот разразилась война. И куда же Валицкий подался? На восток, подальше от огня? Или на юг, в пригороды, поближе к немцам? Нет, он в ополчение пошел! Как думаешь, почему?

Звягинцев пожал плечами:

— Наверное, любовь к Родине. К России, я имею в виду.

— Э-э, нет, Звягинцев! Я раньше тоже так думал. Больше того, Валицкий сам заявил об этом.

— Вот и я говорю…

— Мало ли что ты говоришь! — перебил его Васнецов и, перегнувшись через стол, схватил рисунок. — Я его спросил однажды: какого цвета вот это знамя, которое боец держит? Вот его, — повторил Васнецов, тыча пальцем в рисунок. — «Красного», — отвечает. «Вы в этот цвет верите?» — продолжал расспрашивать я. И знаешь, что он мне ответил: «Я, говорит, несмотря ни на что, верю. А вы?» Я даже растерялся от такого вопроса. А он говорит: вижу, мол, вы тоже нуждаетесь в поддержке, и пытаюсь, как умею, ободрить… Он — меня, понимаешь?! Вот тогда-то я и уразумел, что и те, на кого мы не рассчитывали, пойдут за Советскую власть в огонь и в воду. Они в ней нуждаются тоже как в воздухе. А воздух — он и есть воздух. Пока дышится, его вроде и не замечаешь. Но, лишаясь возможности дышать, мы моментально оцениваем, что значит для нас глоток чистого воздуха… Ты речь Валицкого по радио не слышал? Нет? Очень жаль. Боевая речь была. Слова он нашел нужные, такие же вот выразительные, как и его рисунки…

Васнецов возвратился за письменный стол. И как только сел на свое рабочее место, опять перешел на «вы».

— Значит, вы теперь в ВОГе?

— Так точно.

— Какой сектор?

— Сказали — Центральный.

— Та-ак, — протянул Васнецов, раскрыл одну из папок, лежавших на столе, и прочел вслух скороговоркой: — «Устье Фонтанки, улица Белинского, затем по Литейному и далее по улице Радищева…» Словом, до левого берега Невы. Намечено оборудовать здесь шесть узлов сопротивления, используя в качестве опорных пунктов военный порт, театр Кирова, Казанский собор, Адмиралтейский завод, Дворец труда и Адмиралтейство. Начальником назначен командир военно-морской базы напитав первого ранга Левченко.

Все это Звягинцев уже знал и задал только один вопрос:

— Когда надо закончить строительство?

— Вчера, — усмехнулся Васнецов.

— На войне всегда так, — хмуро отметил Звягинцев.

— Сейчас особый случай, — возразил Васнецов. — Немцы, несомненно, попытаются использовать лето для реванша за поражение под Москвой. Им удалось снова захватить Керчь. Думаю, что Гитлер не оставил своих помыслов и насчет Ленинграда. Не зря он держит здесь две своих армии.

Звягинцев слушал его молча. И это не понравилось Васнецову. Ему показалось, что он слишком встревожил подполковника.

— О чем вы задумались? — обратился он к Звягинцеву.

— О многом, товарищ дивизионный комиссар, — тихо ответил тот. — О том, в частности, как вот здесь, в этой комнате, я докладывал о состоянии укреплений на севере. Ведь ни вы, ни я не предполагали тогда, что окажемся в том положении, в каком находимся сейчас.

— Не предполагали, — подтвердил Васнецов. — И что враг прорвет Лужскую полосу — не рассчитывали. И что подойдет к Кировскому заводу — не допускали. Ошибались… Но немцы, — с неожиданной яростью воскликнул Васнецов, — ошибались не меньше нас! Рассчитывали взять Ленинград с ходу, а затем штурмом — сорвалось. Хотели удушить блокадой — не вышло! Собирались маршировать по Красной площади — тоже не состоялось!.. Нет, мы еще не квиты! Расчеты не кончились, итог еще не подведен.

«Верно, — согласился молча Звягинцев. — Расчеты — впереди». И перед мысленным его взором встало заснеженное Пискаревское кладбище. Потом это видение исчезло и сменилось другим — огромной дымящейся грудой камней…

— Что с вами, подполковник? — донесся до него откуда-то издалека голос Васнецова. И видение исчезло.

— Разрешите узнать, — спросил Звягинцев, — почему не возвращается полковник Королев? Мне сказали, что он уехал в командировку. Но прошло уже много времени…

— Королев оставлен в распоряжении командующего фронтом.

«Так, — горько подумал Звягинцев, — исчезла последняя надежда выяснить судьбу Веры».

— Значит, говоришь, остальных рисунков уже нет? — снова перебил его раздумья Васнецов.